Неточные совпадения
А тут, подле нее,
на ступеньках, сумасшедший этот старик,
дед,
глядит на нее остановившимся взглядом…
И когда придет час меры в злодействах тому человеку, подыми меня, Боже, из того провала
на коне
на самую высокую гору, и пусть придет он ко мне, и брошу я его с той горы в самый глубокий провал, и все мертвецы, его
деды и прадеды, где бы ни жили при жизни, чтобы все потянулись от разных сторон земли грызть его за те муки, что он наносил им, и вечно бы его грызли, и повеселился бы я,
глядя на его муки!
Тетка покойного
деда рассказывала, — а женщине, сами знаете, легче поцеловаться с чертом, не во гнев будь сказано, нежели назвать кого красавицею, — что полненькие щеки козачки были свежи и ярки, как мак самого тонкого розового цвета, когда, умывшись божьею росою, горит он, распрямляет листики и охорашивается перед только что поднявшимся солнышком; что брови словно черные шнурочки, какие покупают теперь для крестов и дукатов девушки наши у проходящих по селам с коробками москалей, ровно нагнувшись, как будто гляделись в ясные очи; что ротик,
на который
глядя облизывалась тогдашняя молодежь, кажись,
на то и создан был, чтобы выводить соловьиные песни; что волосы ее, черные, как крылья ворона, и мягкие, как молодой лен (тогда еще девушки наши не заплетали их в дрибушки, перевивая красивыми, ярких цветов синдячками), падали курчавыми кудрями
на шитый золотом кунтуш.
Любо
глянуть с середины Днепра
на высокие горы,
на широкие луга,
на зеленые леса! Горы те — не горы: подошвы у них нет, внизу их, как и вверху, острая вершина, и под ними и над ними высокое небо. Те леса, что стоят
на холмах, не леса: то волосы, поросшие
на косматой голове лесного
деда. Под нею в воде моется борода, и под бородою и над волосами высокое небо. Те луга — не луга: то зеленый пояс, перепоясавший посередине круглое небо, и в верхней половине и в нижней половине прогуливается месяц.
Деду уже и прискучило; давай шарить в кармане, вынул люльку, посмотрел вокруг — ни один не
глядит на него.
К счастью еще, что у ведьмы была плохая масть; у
деда, как нарочно,
на ту пору пары. Стал набирать карты из колоды, только мочи нет: дрянь такая лезет, что
дед и руки опустил. В колоде ни одной карты. Пошел уже так, не
глядя, простою шестеркою; ведьма приняла. «Вот тебе
на! это что? Э-э, верно, что-нибудь да не так!» Вот
дед карты потихоньку под стол — и перекрестил: глядь — у него
на руках туз, король, валет козырей; а он вместо шестерки спустил кралю.
Я был тогда малый подвижной. Старость проклятая! теперь уже не пойду так; вместо всех выкрутасов ноги только спотыкаются. Долго
глядел дед на нас, сидя с чумаками. Я замечаю, что у него ноги не постоят
на месте: так, как будто их что-нибудь дергает.
Лопахин. Ваш брат, вот Леонид Андреич, говорит про меня, что я хам, я кулак, но это мне решительно все равно. Пускай говорит. Хотелось бы только, чтобы вы мне верили по-прежнему, чтобы ваши удивительные, трогательные глаза
глядели на меня, как прежде. Боже милосердный! Мой отец был крепостным у вашего
деда и отца, но вы, собственно вы, сделали для меня когда-то так много, что я забыл все и люблю вас, как родную… больше, чем родную.
Подумайте, Аня: ваш
дед, прадед и все ваши предки были крепостники, владевшие живыми душами, и неужели с каждой вишни в саду, с каждого листка, с каждого ствола не
глядят на вас человеческие существа, неужели вы не слышите голосов…
Дед таинственно беседовал с мастером, показывая ему что-то
на пальцах, а тот, приподняв бровь,
глядел в сторону матери, кивал головою, и жидкое его лицо неуловимо переливалось.
Дед встал боком к ней и,
глядя на стол, где всё было опрокинуто, пролито, тихо проговорил...
Дед с матерью шли впереди всех. Он был ростом под руку ей, шагал мелко и быстро, а она,
глядя на него сверху вниз, точно по воздуху плыла. За ними молча двигались дядья: черный гладковолосый Михаил, сухой, как
дед; светлый и кудрявый Яков, какие-то толстые женщины в ярких платьях и человек шесть детей, все старше меня и все тихие. Я шел с бабушкой и маленькой теткой Натальей. Бледная, голубоглазая, с огромным животом, она часто останавливалась и, задыхаясь, шептала...
Отвалившись
на вышитую шерстями спинку старинного кресла и всё плотнее прижимаясь к ней, вскинув голову,
глядя в потолок, он тихо и задумчиво рассказывал про старину, про своего отца: однажды приехали в Балахну разбойники грабить купца Заева,
дедов отец бросился
на колокольню бить набат, а разбойники настигли его, порубили саблями и сбросили вниз из-под колоколов.
Она встала и ушла, держа руку перед лицом, дуя
на пальцы, а
дед, не
глядя на меня, тихо спросил...
Открыв осторожно тяжелую корку переплета,
дед надевал очки в серебряной оправе и,
глядя на эту надпись, долго двигал носом, прилаживая очки.
Очнулся я в парадной комнате, в углу, под образа-ми,
на коленях у
деда;
глядя в потолок, он покачивал меня и говорил негромко...
На мое горе,
дед оказался дома; он встал пред грозным стариком, закинув голову, высунув бородку вперед, и торопливо говорил,
глядя в глаза, тусклые и круглые, как семишники...
А Саша
Зорко
на деда глядит:
«Что же ты, мама, рыдаешь,
Слова не хочешь сказать!»
— Вырастешь, Саша, узнаешь.
«Что ж, хорошо ли там было?»
Дед на ребенка
глядит:
— Лучше не спрашивай, милый!
— А, так у него была и внучка! Ну, братец, чудак же она! Как
глядит, как
глядит! Просто говорю: еще бы ты минут пять не пришел, я бы здесь не высидел. Насилу отперла и до сих пор ни слова; просто жутко с ней,
на человеческое существо не похожа. Да как она здесь очутилась? А, понимаю, верно, к
деду пришла, не зная, что он умер.
— А ну! Что вы скажете? — спросил Борк,
глядя на лозищанина острым взглядом. — Вот как они тут умеют рассуждать. Поверите вы мне,
на каждое ваше слово он вам сейчас вот так ответит, что у вас язык присохнет. По-нашему, лучшая вера та, в которой человек родился, — вера отцов и
дедов. Так мы думаем, глупые старики.
Здесь живут обычные спутники моих охотничьих экскурсий — лесники Захар и Максим. Но теперь, по-видимому, обоих нет дома, так как никто не выходит
на лай громадной овчарки. Только старый
дед, с лысою головой и седыми усами, сидит
на завалинке и ковыряет лапоть. Усы у
деда болтаются чуть не до пояса, глаза
глядят тускло, точно
дед все вспоминает что-то и не может припомнить.
— А ты этого не замечай себе, Илюша! — посоветовал
дед, беспокойно мигая глазами. — Ты так
гляди, будто не твоё дело. Неправду разбирать — богу принадлежит, не нам! Мы не можем. А он всему меру знает!.. Я вот, видишь, жил-жил, глядел-глядел, — столько неправды видел — сосчитать невозможно! А правды не видал!.. Восьмой десяток мне пошёл однако… И не может того быть, чтобы за такое большое время не было правды около меня
на земле-то… А я не видал… не знаю её!..
Глядя на этот портрет, я не могу себе представить, как пылкий и восторженный юноша, каким описывают моего покойного
деда, мог не влюбиться в эту очаровательницу?
Ванька судорожно вздохнул и опять уставился
на окно. Он вспомнил, что за елкой для господ всегда ходил в лес
дед и брал с собою внука. Веселое было время! И
дед крякал, и мороз крякал, а
глядя на них, и Ванька крякал. Выпало, прежде чем вырубить елку,
дед выкуривает трубку, долго нюхает табак, посмеивается над озябшим Ванюшкой… Молодые елки, окутанные инеем, стоят неподвижно и ждут, которой из них помирать? Откуда ни возьмись по сугробам летит стрелой заяц…
Дед не может, чтоб не крикнуть...
Глядя на воду, Лёнька чувствовал, что у него сладко кружится голова и глаза, утомлённые быстрым бегом волн, дремотно слипаются. Глухой шёпот
деда, скрип каната и сочный плеск волн убаюкивали его; он хотел опуститься
на палубу в дремотной истоме, но вдруг что-то качнуло его так, что он упал.
— А что,
дед, — спросил он, — нам не пора ли,
гляди?.. —
На этот раз в его голосе слышались уже живые, взволнованные ноты, и светлые глаза, освещенные огнем лампы, с видимым любопытством обратились
на деда.
— С нами в арестантской сидел немец с железной дороги, так тот, братец ты мой, курил цыгары по десяти копеек штука! А-а? По десяти копеек! Ведь этак,
дед,
гляди,
на сто целковых в месяц выкуришь!
Мне показалось вдруг, что ожил Юлико с его горячей преданностью, что Барбале послала мне привет из далекого Гори, что с высокого синего неба
глянули на меня любящие и нежные очи моей
деды…